— Ах да! — Тимошенко усмехнулся. — А мне и ни к чему, что сегодня двадцать четвертое, — сказал он, улыбаясь.
Мимо них в полумгле проходила назначенная в резерв третья бригада. Всадники спускались по пологому склону и исчезали в тумане.
— Ну давай начинай! — сказал Буденный, взглянув на часы.
Тимошенко присел на корточки к телефону, взял трубку и подал команду.
Прожигая рассветную муть, вспыхнуло пламя. Залпом ударили пушки. Задрожала земля. Все вокруг осветилось. Вторая бригада бросилась по плотам и паромам. По всему берегу, прикрывая ливнем огня переправу, застрекотали пулеметы. От станции Усмань ударили бронепоезда.
Теперь не только против восточной окраины города, но и выше по реке в светлеющем небе мерцали зарницы. Оттуда доносились редкие звуки пушечных выстрелов. Там переправлялся Городовиков с 4-й дивизией. Только что артиллерийским огнем была рассеяна застава белых, и река кишела людьми и лошадьми.
Через наспех исправленный мост шагом переезжала батарея. На берегу в ожидании переправы скопились пулеметные тачанки. Мост скрипел, пошатывался, погружаясь под тяжестью орудий в темную, стремительно бежавшую воду. Лошади приседали на задние ноги и, пугливо всхрапывая, жались к середине. Ниже моста через броды гуськом, один за другим, переправлялась вторая бригада. Мутная ледяная вода, кружась и всплескивая, неслась поверх седел, сбивая всадников с брода. То один, то другой погружался по плечи и, ухнув, торопливо плыл вслед товарищу.
Начинало светать. Городовиков стоял на берегу и, распоряжаясь переправой, то и дело поглядывал вдаль, где за рекой, на обсаженной тополями задонской дороге, переезжали с места на место какие-то всадники. Один из них, выехав на бугор и подняв согнутые в локтях руки, смотрел в бинокль. Правее него, у небольшой рощицы, внезапно возник белый дымок, потом с некоторым промежутком раздался глухой короткий удар. В сыром утреннем воздухе послышались приближающиеся шелестящие звуки. Снаряд ударил в реку подле моста, подняв огромный столб ржавой воды. Лошади крайней тачалки ринулись в воду. Послышались крики тонущих ездовых. Лошади закружились, поплыли. Тачанку, занося в сторону, понесло на середину реки. Вслед за первым орудийным выстрелом послышались другие. По реке запрыгали лохматые смерчи воды.
Подошедшая в эту минуту к переправе первая бригада, не ожидая команды, бросилась вплавь через реку. Первым с ходу кинулся 19-й полк. Вода вспенилась, закипела. Послышались фырканье и тяжелый храп лошадей.
Городовиков, махая рукой, кричал что-то на тот берег командиру батареи, но за шумом стрельбы голоса не было слышно. Видимо, командир батареи понял, что от него требуют: артиллеристы-разведчики вскочили в седла и карьером умчались вперед. Вслед им поорудийно двинулась батарея. Широкогрудые, сильные, как львы, артиллерийские лошади, выбрасывая лохматые ноги, тронули рысью.
Ездовые гикнули, взмахнули плетьми, и батарея с грохотом поскакала галопом, поднимаясь по пологому берегу и свертывая на задонский шлях.
Спустя некоторое время оттуда послышался один, другой выстрел, и батарея начала бить беглым огнем.
Митька Лопатин одним из первых в своем эскадроне кинулся в воду. Соскользнув с седла и крепко держась за гриву, он поплыл рядом с Харламовым к видневшейся впереди песчаной косе. Ледяная вода обожгла. У него захватило дыхание. Стиснув зубы, он подавил готовый вырваться крик. Казалось, сердце, не выдержав напряжения, лопнет. Тело, замерзая, одеревенело в суставах. Пытаясь согреться, он подгребал свободной рукой и двигал ногами, но ставшие пудовыми сапоги стесняли движения.
Артиллерийский обстрел реки прекратился. В наступившей тишине слышалось только хриплое дыхание плывущих лошадей.
Песчаная коса приближалась. Лошади, шумно отряхиваясь, выходили на мокрый песок и, вновь сойдя в воду, плыли дальше.
Перейдя косу, Митька выбирался уже к середине реки, но тут его лошадь, теряя дно, заупрямилась.
— Ваньки, топнуть! — крикнул позади озорной голос.
— Пошла братва уху ловить!
— Пошел! Пошел! Не задерживай! — закричали бойцы.
Митька зло дернул поводья. Лошадь забила копытами. Подковы засверкали над его головой.
— Убьет! Бросай гриву! — крикнул Харламов. Митька оглянулся. В этот короткий момент тяжелый удар в плечо опрокинул его. Он окунулся с головой.
Сильным движением Митька вынырнул на поверхность, но набухший полушубок тянул его вниз. Борясь за жизнь, он сделал отчаянную попытку схватиться за хвост плывущей рядом лошади и, зажав в кулаке клок вырванных им жестких волос, вновь окунулся в воду. Быстрое течение подхватило его, мягко перекатывая, понесло в пучину.
— Тону! — крикнул он, вынырнув, и, взмахнув руками, скрылся под водой.
Он уже терял сознание, когда сильная рука Харламова схватила его за воротник полушубка и ровными, плавными толчками повлекла за собой.
Наконец Митька почувствовал ногами дно. Шатаясь, он вышел на берег. Меркулов подвел ему лошадь. От нее валил густой теплый пар.
— Садись! Садись! Кони застынут! — кричал взводный Ступак, старый солдат-кирасир, рыжеватый, мрачный с виду человек саженного роста.
Митька взял стремя, кое-как взобрался на лошадь и вместе с товарищами погнал ее под кручу высокого берега, где собирался 19-й полк.
— Ну как, напугался? — спросил его Харламов, когда они, согрев лошадей, спешились в ожидании выступления.
— А то! — сказал Митька.
— Ну вот! Смотри, браток, в другой раз не дергай за повод. Тебе бы надо было ее огладить, успокоить, а ты еще больше ее напугал. С конем всегда ласка нужна.
— Ну, Лопатин, ты, можно сказать, прямо из мертвых воскрес, — проговорил и Ступак, подъезжая к нему.
— Что ж, товарищ взводный, всякое бывает, — заметил Харламов.
— И не то бывает: у девки муж умирает, а у вдовы живет, — ляская зубами от холода, но улыбаясь, подхватил Митька.
Ступак взглянул на него, хотел что-то сказать, но только усмехнулся в желтые с сединкой усы.
— На-ка вот, погрейся. — Он отстегнул флягу и подал Митьке. — Да ты не все! Оставь! Ишь, присосался! — вскрикнул он, увидя, как Митька, запрокинув голову, без передышки тянул. — Ну а это уж тебе, Харламов, за геройство! — сказал Ступак, приняв от Митьки флягу и взболтнув ее. — На, допивай остатки.
— А вы, взводный?
— А мне, ребята, пока не за что…
Переправа закончилась. Последние всадники выбирались из реки и скакали галопом по отмели.
Городовиков сел на лошадь и, поправившись в седле, подал команду.
На берегу все задвигалось и зашевелилось. Бойцы оправляли седловку и подтягивали подпруги.
Первой выступала вторая бригада. Трубачи на вымытых до блеска белых лошадях выезжали в сторону, пропуская колонну.
Мимо Митьки, который, повеселев, не хотел упустить это зрелище, постукивая копытами, потянулись шагом всадники головного эскадрона. Эскадрон был назначен в охранение, и ему предстояло первому вступить в бой. Красноармейцы ехали взвод за взводом, оживленно переговариваясь между собой.
— И все б ничего, да вот гармонь подмочили, — говорил рябоватый боец ехавшему рядом товарищу.
Тот что-то ответил, и оба весело засмеялись. До Митьки долетели обрывки разговора*
— И такая, понимаешь, девка славная…
— А у нас хлеба завсегда хороши…
— Ты не забудь, Лихачев, за тобой табаку пачка…
— Эй, архангелы! Вы бы сыграли! — крикнул трубачам боец в шахтерской блузе.
Но капельмейстер, старый человек с синеватым от озноба лицом, не успел ответить ему: эскадрон взял рысь и с частым топотом стал быстро проходить мимо. За ним потянулась шагом колонна. Вслед за командиром головного полка боец вез свернутое знамя. На клеенчатом чехле с облупленной краской отчетливо виднелись рваные пулевые отверстия.
— А тебе что, Лопатин, отдельную команду подавать? — раздался над ним сиплый голос.
Митька оглянулся, увидел сердитое лицо Ступака и побежал к своей лошади, которую держал в поводу левофланговый боец эскадрона.
Шел десятый час утра. Ветер нес в вышине серые лохмотья разорванных туч. Сквозь синие окна прорывался солнечный свет. Степь заблестела, зацвела яркими красками.
Шкуро, вдев ногу в стремя, садился на лошадь. Злой рыжий жеребец с куцым хвостом, прижав уши, кружился на месте и мотал головой.
— Держи крепче, болван! — зло сказал Шкуро ординарцу, который с трудом сдерживал ловчившегося укусить жеребца.
Перенеся через круп толстую ногу, Шкуро грузно опустился в седло и разобрал поводья.
К нему подскакал адъютант с испуганным лицом.
— Они уже у Круглых рядов, ваше превосходительство, — доложил он, придерживая руку у фуражки и стараясь сдержать дрожание челюсти.
Шкуро повернулся в седле, воспаленными глазами взглянул на стоявшего рядом начальника штаба.
